За что посадили в Москве на 5,5 лет 68-летнюю Надежду Буянову, обычного педиатра из районной поликлиники? Для врачебного сообщества, большинства, этот приговор за якобы «фейки» об армии со слов пациентки на приеме – «вопиющее беззаконие и проявление жестокости».
А для суда этот вопрос — за что? — неверный, если считать, что суд исходил из политической целесообразности. Судья Ольга Федина, вынесшая приговор, перед этим получила от Владимира Путина повышение. То есть она все правильно поняла. Тогда верный вопрос: зачем такой приговор?
Психологи очень напряглись: приговор Буяновой, по сути, означает, что каждое слово на приеме может быть использовано против специалиста. Цель государства достигнута: тем, кто может сомневаться и задавать сложные вопросы, добавилось опасение, как бы не сказать лишнего (и как бы не донесли).
«Уход в тень» — не гарантия спокойной жизни для обывателя, считающего себя заложником ужасной ситуации. Из Госдумы то предложат взорвать ядерную бомбу в России, то отбирать детей, то ввести налог на бездетность. Даже их председатель Вячеслав Володин призвал депутатов воздерживаться от инициатив, способных «вызвать тревогу и напряжение» в обществе.
Не то что бы они не совпадали с желаниями военно-политического руководства России. Государство ведь запрещает аборты, «пропаганду чайлдфри» (отказ от деторождения), грозит ядерной войной. Просто пугать и тревожить россиян — это монополия доверенных Путину лиц (сам нацлидер и пугает, и успокаивает).
Исполнять партии на политических эмоциях Кремль разрешает только избранным.
Эмоции в политике
Роль эмоций в политике переоценить, что называется, трудно (см., например, работу «Политические эмоции…» Марты Нуссбаум).
Они могут стать ее движущей силой, вспоминается классическое ‘I have a dream’ Мартина Лютера Кинга — речь, несшую надежду, радость и вдохновение, которые объединили американцев разных рас и религий в борьбе за равные права.
Или взять речь Черчилля в Палате общин в 1940 году: она имела цель развеять страх поражения в пользу духа надежды и солидарности. Или речи генерала де Голля, даривших моральную силу миллионам французов в сопротивлении нацистам.
Эмоции, по данным израильских исследователей, занимают важное место в объяснении взаимосвязи между идеологией и принятием решений в свете политических событий. Тут можно вспомнить не речь, но клич сделать выбор в надежде на будущее «Выбирай сердцем!» в президентской кампании Бориса Ельцина в 1996 году.
Важно, что политические эмоции играют ключевую роль не только в различных демократиях, не только в кампаниях «хороших» политиков, но и в становлении и поддержании авторитарных режимов. Однако спектр использующихся автократами и диктаторами эмоций особый, к эксплуатации надежды в период своего становления такие режимы затем добавляют:
- Поддержание страха (перед «еврейской угрозой» в нацистской Германии);
- Разжигание ненависти к «врагам народа» (создание чувства общности в СССР периода «большого террора» у сторонников власти);
- Пропаганду гордости и величия (восстановление величия Римской империи в фашистской Италии);
- Использование национального унижения и обиды на других после, например, поражения в войнах и экономических кризисов (так Гитлер мобилизовал немцев вокруг идеи реванша);
- Создание иллюзии единства через торжества (массовые праздники, парады для создания радости и сплоченности в Северной Корее).
Все это во многом относится и к авторитарному режиму Владимира Путина, чье закрепление во власти на посту президента сопровождалось, совпадение или нет, появлением массового страха повторения подрыва жилых домов. Продолжилось это политическими ограничениями в российском обществе, уговорами и подкупами тех, кто мог влиять на настроения и умы (см., например, историю растления Кремлем рок-музыкантов).
Страх против надежды
«Политику страха», как ее назвал в 2012 году политолог Владимир Гельман, ссылаясь на советский опыт, Кремль сделал важным инструментом управления Россией еще на третьем сроке Владимира Путина, обещавшего «закрутить гайки».
Тогда резко усилилось ограничение политических прав граждан, участились политически мотивированные аресты и приговоры. Наконец, в 2015 году у стен Кремля был убит бесстрашный путинский оппонент Борис Немцов, один из лидеров российской политической оппозиции.
Антидот к этой «политике страха» нашел Алексей Навальный, объединивший немало россиян надеждой на лучшую Россию. Эта политическая эмоция, направленная в будущее, которая мобилизует и мотивирует на действия, оказалась сильнее политического страха, направленного на защиту и сохранение прошлого.
Интересно, что страх и надежда по-разному влияют на то, какую именно информацию люди воспринимают из общего потока, выяснили израильские исследователи. Страх фокусирует внимание на невозможности прекращения конфликта, подавляет творческие идеи и возражения против межгрупповых переговоров.
Надежда, напротив, фокусируется на вероятности мирных переговоров.
Навальный дарил надежду, и на выборах мэра Москвы в 2013 году ему отдали голоса более 600 000 человек. Он пошел в регионы, его поддержка среди россиян росла. Надежду, которая выводила из пассивности и инертности, в Кремле опять попытались перебить страхом — но Навальный после отравления «новичком» в 2020 году неожиданно выжил, что воодушевило не только его сторонников, но и других россиян.
Страх проигрывал надежде. В итоге надежду Кремль в буквальном смысле убил.
Как перебить недоверие
Одновременно Кремль старался напугать, деморализовать сторонников оппозиции, сделать их изгоями в глазах большинства. Для большинства нагнеталось опасение врагов внутри («пятая колонна» и пр.) и снаружи (НАТО и Запад).
К артикулируемым страхам добавлялась националистическая риторика. С 2018 года в публичные выступления Путина вошел термин «русофобия», что указывало на стремление нацлидера разделить ответственность за свою политику со всеми россиянами в расчете на мобилизующий эффект.
Но зачем все это, если у Путина с первого дня президенства были очень высокие рейтинги одобрения его деятельности? Зачем репрессии, нагнетание каких-то страхов и тревог, с которыми может справиться только государство, если за Путина и так стабильно голосует подавляюще большинство пришедших на выборы?
Очевидно, что в Кремле понимают: все эти рейтинги означают не то, за что их выдают. Россияне мало что знали (и знают) о деятельности Путина, чтобы ее одобрять, считает Алексей Левинсон, руководитель отдела социально-культурных исследований «Левада-центра». Скорее они просто соглашаются с тем, что он — власть, при которой можно жить.
Доверия к власти у россиян традиционно мало. Ролевая модель — власти где-то далеко что-то делают, народ внизу посмеивается. И еще недавно, в 2011 году россияне аплодировали очень популярному сатирику Михаилу Задорнову, когда он высмеивал и результаты выборов за недостоверность, и «Единую Россию», которая «достала народ».
Как в таких условиях сплотить вокруг себя людей — не для вида, а по-настоящему? Тут Кремлю на помощь пришла тревога — это может быть более действенным инструментом политики, чем собственно страх, чтобы изменять убеждения и взгляды. Ведь тревога толкает придерживаться коллективного мнения даже в ущерб своим интересам.
Тревога и неопределенность
Когда говорят, что в автократиях страх служит средством контроля и манипуляции людьми, то могут иметь в виду ожидания чего-то обобщенно плохого. Однако между страхом и тревогой есть важные отличия, которые хорошо бы обозначить:
Страх — это реакция на конкретную, явную угрозу здесь и сейчас. У страха есть четкий источник опасности, он обычно быстро проходит, когда угроза исчезает (беспричинный страх — уже паника). Поэтому страх имеет «адаптивную» функцию — он мобилизует организм на борьбу или бегство, что важно для выживания (хотя может вызывать и оцепенение).
А тревога — это часто безобъектное чувство, ее источники могут быть неясными, размытыми. Она фокусируется на возможных будущих проблемах (ранняя идентификация угроз), может иметь длительный «фоновый» характер и сопровождаться навязчивыми мыслями. Такое растянутое во времени опасение неизвестности в итоге приводит к хронической усталости и повышенной внушаемости.
Скажем, «частичная мобилизация» в России осенью 2022 года вызвала страх быть отправленным на войну и массовую реакцию «беги». А тревогу — информационная повестка придворных СМИ, порождавшая, в том числе, рост неопределенности в обществе (не ясно, что будет завтра), нехватку нужной и достоверной информации (fake news) и снижение способности ее анализировать.
Хороший маркер того, что тревога охватила общество — популярность конспирологии, которой можно объяснить все непонятное и гасить тревогу. В 2010-е увлеченность ею в России росла, а в 2018 году вера в тайное «мировое правительство» охватила уже 67% россиян — это максимальное значение за постсоветское время.
Другой маркер, косвенный, который подтверждает это — рост продаж антидепрессантов в России с середины 2010-х годов; он резко вырос после нападения России на Украину в 2022-м и продолжился в 2024-м (антидепрессанты часто выписывают в России и при высокой тревожности).
Еще один маркер — соцопросы. Картину эмоционального состояния индивида они не дадут, но для понимания динамики настроений в социуме вполне подходят. Например, независимый «Левада-центр» наблюдает последние четверть века, то главная тревога россиян — это все, что связано прежде всего с ростом цен, страхом перед обнищанием.
Тревога связана с тем, что смысла этого процесса люди не понимают, объяснял научный руководитель центра Лев Гудков, связи с какими-то другими процессами не видят (в том числе с войной). Другие причины тревог — чувство хронической несправедливости, неравномерное распределение доходов, резкое расслоение на богатых и бедных как последствие коррупции и эгоистичности чиновников.
В сентябре «Левада-центр» отметил рост обеспокоенности россиян обнищанием населения, кризисом в экономике, ростом цен, платности, национализма, коррупции. Произошло возвращение оснований для тревоги по широкому кругу вопросов. Это, вероятно, признак того, что мобилизационный/консолидационный эффект начал понемногу проходить, предполагает погруженный в тему социолог.
Проправительственный ФОМ тоже замеряет тревожность, точнее — ее распространенность (респондентов просят описать настроение у родных, друзей и знакомых), она имеет вид накатывающихся волн, из чего можно заключить, что речь все же идет скорее о массовых ожиданиях чего-то плохого в будущем в связи с какими-то конкретными резонансными событиями, что может быть и тревогой, и страхом.
Что их вызывает, ФОМ не указывает, но можно уверенно предполагать, что часто они — следствие действий государства. Например:
- Август 2024-го — скачок с 33 до 49%, в связи с наступлением ВСУ в Курскую область (война с Украиной пришла в Россию);
- Март 2024 года — с 34 до 44%: Путин пригрозил ядерным ударом по западным странам;
- Май 2023 года — с 42 до 53%: атаки украинских сил в Белгородской области и дронов на Москву;
- сентябрь–октябрь 2022 года — с 35 до 70%: Путин объявил «частичную мобилизацию» (ее не было с 1941 года);
- Февраль–март 2022 года — с 45 до 55%: Путин объявил т. н. СВО, то есть полномасштабное вторжение в Украину.
- Октябрь–ноябрь 2021 года — с 42 до 52%: власти ввели QR-коды для выхода на улицу из-за ковида; новости о перегрузке системы здравоохранения.
Адаптация и конформизм
Психологи отмечают у россиян «перманентный стресс» из-за тревог, сопровождающийся часто эмоциональной хронической усталостью.
Такая тревожность снижает адаптационные возможности, поскольку мешает объективно оценивать и принимать новые условия, и делает более распространенным конформное поведение, так как мотивирует человека к поиску социального одобрения для минимизации угроз.
Тут важно отличать адаптацию от конформизма.
Адаптация — это естественный процесс приспособления к меняющимся условиям внешней среды или обстоятельствам с, что важно, сохранением индивидуальности.
А конформность — это пассивное изменение своего мнения или поведения под давлением группы или ее представителя, чтобы соответствовать неким социальным нормам.
Известны эксперименты еще в 1950-х годах американского социального психолога Соломона Аша, которые показали: люди могут публично соглашаться с группой, что буквально черное — это белое, хотя это не так. Основных причины три.
Человек может соглашаться с группой ради принятия или чтобы избежать осуждения, но внутренне быть с ней не согласен. Конформизм также может быть основан на желании походить на членов группы. Или человек принимает точку зрения группы, считая ее объективно верной.
Подобные виды конформизма, кажется, желанны для Кремля. Они снижают критическое мышление, склоняют к «простым решениям» сложных проблем, увеличивают потребность в защите, повышают восприимчивость к авторитетным фигурам и склонность следовать мнению большинства. Это в свою очередь облегчает принятие ограничительных мер, жёстких политических решений, восприятие пропаганды.
Важно также, что в системе Путина разговоры о будущем де-факто запрещены. Это тоже порождает неопределенность и длящуюся тревогу — что дальше? Что думают другие? Для ответов создается видимость доминирующего или правильного публичного мнения — через каких-то узнаваемых лиц, опросы и соцсети (отличный канал доставки и распространения политических эмоций). И дальше Кремль их промоутирует по всем своим каналам.
Ко всему этому в Кремле добавили обиду (т.е. ресентимент), которая, как подтвердили исследователи в Кембридже, «действует как увековечивающий фактор групповой вражды либо как катализатор насилия». При этом на личностном уже уровне обиженный человек «не способен противостоять социальному давлению, так как не обладает необходимыми психологическими ресурсами».
Переформатирование общества и министерство эмоций
Повышенная тревога, таким образом, наряду с волнами страха сильно влияет на восприятие многих россиян, их оценку происходящего. Под давлением этих негативных политических эмоций в социуме вырабатываются шаблонные позиции о войне с Украиной, которые бы не противоречили оценке Кремля.
Как считает Алексей Левинсон из «Левада-центра», россияне в целом понимают, что страна находится в каком-то переходном состоянии: «Откуда — понятно более или менее, куда — нет». Такая неясность — а это тоже источник фоновой неопределенной тревоги о будущем — приводит к ряду последствий.
Во-первых, у многих россиян наблюдается оцепенение и стремление держаться вместе и, во-вторых, держаться руководителя, который куда-то ведет страну — куда, ему одному ведомо, поясняет Левинсон в недавнем интервью «Стране и миру». Поэтому рейтинг Владимира Путина высокий — в условиях «перманентной угрозы и опасности» россияне выбирают держаться того, кто ведет.
Часть, меньшая, россиян находится в связи с войной как бы в патриотической ажитации. Часть, подстраиваясь под промотируемое Кремлем «мнение большинства», проваливаются в архаическое сознание, с его эмоционально-образным восприятием, ориентацией на прошлое, его сакрализацией, верой в судьбу и предопределенность, растворением индивидуального в коллективном и иерархическом социуме.
Для такой постепенной «переплавки» нужна стабильная, подходящая эмоциональная «температура» в обществе.
Кураторы «правильных мыслей» в России уже есть. Теперь нужны кураторы «правильных чувств» — и тут мы возвращаемся к истории Надежды Буяновой, с которой начали.
Кремль не любит пускать на самотек то, что касается политического выживания, так что можно предполагать, в качестве не обязательно фантазии, что не за горами создание некоего министерства эмоций или, с учетом важности для устойчивости режима темы, еще и управления при Путине, которое будет планировать нужный уровень страха или тревоги и вообще запускать и контролировать политические эмоции россиян.
